Интервью с долганской писательницей о её книге “И мерзлота тает”

“И мерзлота тает” — дебютный роман долганской писательницы и языковой активистки Ксении Большаковой. Книга опубликована в 2024 году, распространяется бесплатно и доступна для скачивания в аккаунте Ксении, а также здесь. Роман написан на долганском языке с параллельным переводом на русский. 

Поддержать писательницу можно подпиской на её аккаунт и, конечно, прочтением и распространением книги.

Ксения родилась и выросла в долганском национальном поселке за полярным кругом и с ранних лет кочевала в тундре с бабушкой и дедушкой и их оленями. Билингвальная книга, состоящая из 16 глав, затрагивает все аспекты кочевой и поселковой жизни тех лет. Большое внимание уделяется рефлексии о положении долганского народа и последствиях его ассимиляции.

Долганский язык является самым северным тюркским языком в мире. Среди долган, пишущих на родном языке, Ксения является вторым прозаиком. И, к сожалению, единственным, ныне живущим.

Мы прочли этот потрясающий и очень важный во всех смыслах билингвальный роман и поговорили с Ксенией о самой книге, жизни долган на Таймыре, родном языке, колониальности и многом другом. 

Расскажи немного о себе 

Меня зовут Ксения Большакова, мне 24 года. Я долганка, и мне очень повезло в жизни. Я родилась в говорящем национальном поселке в сильной оленеводческой семье. Таким, к сожалению, сегодня не может похвастаться каждый молодой коренной, особенно если мы говорим про малочисленные народы Севера. 

Моя семья из поселка Попигай на полуострове Таймыр. У нас есть своя коренная родовая община, развивающая традиционный промысел и поддерживающая коренных детей, воспитывающихся в интернате. Я языковая активистка. Работаю с языками коренных народов Сибири и Дальнего Востока. Участвую в Глобальном молодежном совете ООН как представительница нашего региона. Я пишу прозу на моем родном долганском языке с переводом на русский.

“Тундра вошла глубоко в мое сердце. Чувство единения с нашими духами, народом и землей взрастила во мне именно тундра. Эта сила — мой верховой посох, который помогает двигаться по жизни, поддерживает меня, не дает мне упасть и сломаться.”

О чём твоя книга?

Мой роман «И мерзлота тает» – автофикшен, воспоминания о моем тундренном детстве. Это не просто произведение о детских годах. Книга дает достаточно полное понимание современной жизни долган со всеми бытовыми подробностями и тяжелыми социальными испытаниями. Затронуты практически все аспекты нашей жизни: тундра, олени, собаки, охота, рыбалка, собирательство, бураны, радиосвязь, поселковая жизнь, интернат. Повествование очень эмоциональное и яркое. О событиях моего детства я пишу с нежностью и юмором. При этом я очень прямо говорю о положении моего народа, о той колониальной засаде, в которой мы оказались. Я рассказываю, какие трудности мы переживаем, превозмогая холод, боль, бедность.

“Мой родной поселок Попигай стоит на одноименной реке, ведущей к Попигайскому кратеру. Из этой «звездной раны» в результате падения метеорита брызнул алмазный дождь. Но он окропил головы не долган, а дельцов, делящих недры нашей земли. Мы живем в нищете и долгах. С той разницей лишь, что раньше долговые книги держали купцы, а теперь долги за продукты записывают в долговую тетрадь хозяева поселковых магазинов.”

Почему ты решила её написать? И почему именно об этом?

Мне всегда хотелось рассказать историю моего дедушки, как он выжил в пургу в тундре. Эта история легла в основу главы «Я не позволял себе думать о смерти». Когда я встретилась со своим партнером, я много рассказывала о тундренных и поселковых реалиях. Воспоминания копились и складывались в цельную картину. Я поняла, что во мне так много того, что я хотела бы сообщить о своем народе и тундре. Многие вещи, которые кажутся мне очевидными, совершенно незнакомы людям с большой земли. 

“Наша вера в то, что дедушка найдет дорогу домой, не угасала. На случай, если он окажется рядом, мы жгли в ведре кусочки оленьей шкуры. Чтобы пламя не затухало, шкурки поливали керосином. Хотя пурга часто забирает наших тундровиков, мы все равно надеялись на его возвращение.”

Твоя книга билингвальна — на долганском и русском языке сразу. Почему было принято такое решение? Каково вообще сейчас положение долганского языка?

Бóльшая часть литературы коренных малочисленных народов написана только на русском. На родном языке в основном представлен только фольклор: сказки, загадки, поговорки. Наши языки таят на глазах, а отсутствие литературы еще сильнее усугубляет ситуацию. До меня прозу на долганском писал только один, ныне покойный, автор. Один этот факт говорит о многом. 

Для меня было важно не просто написать о долганах, мне нужно было доказать себе и показать другим силу и потенциал долганского языка. Что бы ни говорили о коренных малочисленных языках, по-долгански мне удалось и выразить абстрактные понятия, и раскрыть чувства, и описать нашу скромную природу, и развить деколониальные темы.

Сейчас среди 8000 долган на родном языке говорят только около 800 человек. Читать на долганском может еще меньше, возможно, человек 400. Поэтому русский текст предназначен не только для русскоязычного читателя, это еще и подспорье для долган, которым сложно ориентироваться в письменном долганском.

Но, конечно, я очень рассчитываю выйти своей книгой на, так сказать, широкого читателя, чтобы он посмотрел на нашу жизнь не через призму федеральных новостей, а с нашей личной перспективы.

“Алеша стал другим. Мама говорит, он просто становится взрослым. А я боюсь, что он там становится русским. Учителя в интернате ругают его, что неприлично при других разговаривать на долганском. Одноклассники смеются, что по-долгански он не говорит, а рычит как зверь.”

Как сейчас живут долганы на Таймыре? Изменилось ли что-то со времён, описанных тобой в книге?

По большей части ничего не изменилось кроме одного архиважного момента. Наши нижние долганы в Попигае и Сындасско последними сохранили долганский язык как язык повседневного общения. Но сейчас в моем Попигае дети не знают долганского. Выходит, что мое поколение последнее говорящее. 

Если в моем детстве было в диковинку ставить сценку на русском языке на праздник, то сейчас ситуация перевернулась. У других малочисленных народов Сибири этот языковой сдвиг произошел давно, лет 30-40 назад, а у нас он наступил только сейчас. Ассимиляция идет семимильными шагами. Боюсь однажды проснуться и понять, что мои сородичи, с кем я могу говорить на долганском, ушли. Моя книга и вся моя работа — это спичка, которой я пытаюсь поддержать затухающий огонь.

“На праздник долганы достают из закромов богато расшитые национальные парки. Устанавливают чум, символизирующий ушедший кочевой образ жизни. Русскоговорящие дети кормят духов огня и воздают почести предкам. Но понимают ли их наши долганские духи. Смысл праздника показать свою долганскость, сколько бы ее ни осталось. Песни, пляски и парки нужны властям, чтобы отчитаться: коренные живы, счастливы и ни в чем не нуждаются.”

Ты называешь свою книгу деколониальной — почему именно такая позициональность?

Я называю свою книгу деколониальной, потому что среди литератур малочисленных народов это первое произведение, в котором поставлены острые вопросы, связанные с последствиями колонизации, и сделана попытка дать на них ответы. Как развивалась жизнь моего народа под властью России? К чему нас привела ассимиляция? Растят ли мои ровесники своих детей долганами? Как мы потеряли оленеводство? Как мой народ погрузился в нищету и алкоголизм? Есть ли у нас права?

Я пытаюсь пробить блокаду пропаганды, обалванивающую наши народы. При помощи конкретных случаев, как например история с мешками рыбы, изъятыми полицией, я хочу показать обычному поселковому человеку, что такое колонизация. Я пытаюсь объяснить, что колонизация — это не какой-то иностранный политический термин и что это не история трехсотлетней давности. Колонизация здесь и сейчас, это наша реальность, и она касается каждого коренного человека.

“А если показать правду, как живется людям на Таймыре. Продукты в три раза дороже, чем на Большой Земле. Из врачей один фельдшер на всю тундру. Из работы: администрация, ЖКХ, школа-началка, садик, клуб, кочегарка, дизель. Сорок рабочих мест на триста пятьдесят жителей Попигая. В Хатанге нововведение: под предлогом борьбы с коррупцией увольняют родственников сельских начальников. Так ведь в коренном поселке мы все приходимся друг другу родней. Теперь сестра директора школы не может работать посудомойкой. У главы ЖКХ зять не может быть электриком. Такие запреты северянам спускает власть, которая открыто пристраивает своих родственников у кормушки.”

Какой была реакция твоих земляков на книгу?

На Таймыр я отправила в печатном виде тираж в 250 экземпляров. Учитывая ситуацию в стране, я долго размышляла, могу ли я выпустить книгу без купюр. Но после вычитки с бабушкой одной, не самой острой, на мой взгляд, главы, я поняла что это невозможно. Глава называлась «В недрах мерзлоты», в ней рассказывается о таянии вечной мерзлоты на Таймыре, о разрушении мерзлотников (наших подземных холодильников), о сибирских пожарах. Но сейчас экологические темы — самые что ни на есть политические.

Отправить книгу без купюр в поселки — броситься на амбразуру и не иметь ни одного шанса быть услышанной. Я должна выстроить диалог со своими сородичами, а не сделать себя их врагом. Распространение на Таймыре полной версии в том числе поставило бы под угрозу безопасность моей семьи.

Я долго мучилась выбором, как поступить. Я не хотела вести себя малодушно, но и безрассудно поступить я тоже не могла. На кону отношения с моим народом. Я не говорю уже про вероятность уголовного преследования за критику власти.

В итоге я пошла на компромисс. Книга существует в двух версиях: полной и адаптированной (с купюрами). Урезáть книгу, которой я хотела отрезвить свой народ, было очень больно. Адаптированная версия отправилась на Таймыр, а полная распространяется бесплатно онлайн и доступна в шапке профиля моего инстаграма. 

Я знаю, что среди моих подписчиков и читателей есть молодые долганы. Это дает надежду, что моя цель открыть глаза сородичей на происходящее будет достигнута хотя бы частично. Но я все еще надеюсь, что придет время, когда я смогу с гордостью презентовать полную версию книги моему народу.

“Приглашение никому не нужно. Только завидев пустые сани, ребята запрыгивают в них на ходу. Куча мала из мальчишек и девчонок собралась у меня на хвосте. Кого-то придавили в санях, кого-то столкнули на землю, кто-то ухватился за край и, скользя в мягких чорчокоотах, катится на буксире. Наматываю круги по поселку. «Газуй!» — кричат мне пассажиры. Снег из-под ямахи хлещет по сидящим впереди ребятам. Собираю все кочки, чтобы в санях точно не скучали. При каждом подбрасывании мои друзья радостно взвизгивают. На большой кочке все чуть ли не вылетают из саней.”

Какие у тебя планы? Планируешь ли писать дальше?

Книга заканчивается сценой, как вертолет первый раз увозит меня со стойбища в пятый класс в школу-интернат для коренных детей. Я считаю эту концовку сильным литературным ходом. Она обозначает момент слома в жизни коренного человека. Там же я высказываю уверенность в том, что несмотря на то, что меня выдергивают из моей среды, увозят из семьи от тундры и поселка, я во что бы то ни стало сохраню свою долганскость и не перестану говорить на родном языке. Этот отъезд в интернат — одновременно финал дебютного романа и подводка под следующий.

Новая книга будет об интернате. Многие россияне даже не знают о таком явлении как школа-интернат для коренных, принимают его за интернат для сирот, детей из неблагополучных семей. Хотя, конечно, благополучия в наших интернатах тоже мало. Я хочу написать правдивую книгу без прикрас. Конечно, это не будет «чернухой», но тяжелых и страшных моментов будет много. Интернат был для меня по-своему травматичным периодом, поэтому мне потребуется время, чтобы хорошо проработать эту тему в себе и в письме. 

Я очень надеюсь, что мое творчество найдет отклик у читателей. Писателю очень важно чувствовать поддержку и получать фидбек. Это придает сил для работы и позволяет верить, что все усилия не напрасны.

“Вертолет поднимает меня и Лулу над тундрой. Вихрь захлестывает стойбище, сдувая машущую нам родню. Крепко прижимаю к сердцу подарок тети. Пытаюсь засунуть частичку тундры прямо в грудь. Меня увозят от нашей жизни далеко и, возможно, навсегда. Но забрать у меня тундру, семью и язык не сможет никто и никогда.”